Дж. РЕАЛЕ, Д. АНТИСЕРИ. Западная философия от истоков до наших дней. I. Античность. - ТОО ТК "Петрополис", 1994. - 336 с.

 Философия, как некая целостность (и как термин, и как понятие), признается учеными порождением эллинского гения. Действительно, если остальным компонентам греческой культуры можно найти аналоги у других народов Востока, достигших высокого уровня цивилизации раньше греков (верования и религиозные культы, ремесла различной природы, технические возможности разнообразного применения, политические институты, военные организации и т.п.), то, касаясь философии, мы не находим ничего подобного или даже просто похожего.

Коль скоро это так, то превосходство греков над другими народами в этом специфическом пункте по своему характеру не количественное, но качественное, в том смысле, что через философию конституируется нечто абсолютно новое.

Если не отдавать себе в этом отчета, нельзя понять, как под влиянием греков западная цивилизация обрела направление совершенно отличное от восточного. В частности, нельзя понять, почему восточные народы, испытывая благотворное влияние западной науки и применяя ее результаты, должны были усвоить некоторые из категорий западной логики. Действительно, наука не есть нечто, что возможно в любой культуре. Существуют идеи, которые структурно делают невозможным возникновение и развитие определенных понятий, и, безусловно, идеи-табу на целостную науку во всей ее сложности, уж во всяком случае, на ту науку, которая нам знакома сегодня.

Итак, философия, функционирующая в виде рациональных категорий, сделала возможным рождение науки и даже, в определенном смысле, породила ее. Признать это означает признать за греками их поистине исключительный вклад в развитие цивилизации.

Отличительные особенности античной философии

Традиция приписывает введение термина "фило-софия" Пифагору: это если и не очевидно исторически, то, во всяком случае, правдоподобно. Термин определенно отмечен религиозным духом: лишь для Бога считалась возможной некая "софия", мудрость, т.е. обладание полной и определенной истиной, в то время как человеку оставалось лишь стремление к ней, непрерывное стремление, никогда не завершенное полностью, любовь к мудрости, как следует из самого понятия.

Но чего же добивались греки, возлюбившие и искавшие мудрость?

С момента своего рождения философия предстает как триединство связанных между собой моментов: а) содержания, б) метода, в) цели.

а) Что касается содержания, то философия хочет объяснить тотальность вещей, реальность во всех ее частях и моментах без изъятия. Выделяя частные науки, мы хотим подчеркнуть, что речь идет об объяснении частей, секторов реальности. Но уже вопрос первого из философов: что есть начало всех вещей? - полагает предметом бытие, реальность как целое. И мы увидим, что бытие как целое открывается через это первоначало, т.е. первое "почему" всех вещей.

б) Что касается метода, то философия стремится к рациональному объяснению всеобщего как объекта. Для нее значим лишь разумный аргумент, логическая мотивация, логос. Недостаточно констатировать, определить данные факта, опыта: философия должна идти дальше фактов и опыта, находить причины с помощью разума.

Именно в этом и заключается научный характер философии, в котором одновременно проясняется разница между философией, религией и искусством. Последние также имеют дело с реальностью как целым, но, если искусство описывает ее с помощью мифа и фантазии, религия - посредством веры, то философия ищет объяснений всего на уровне логоса.

в) Цель философии, в конечном счете, состоит в чистом созерцании истины, чистом желании достичь ее. Греческая философия в целом и есть эта бескорыстная любовь к правде. "Люди, - писал Аристотель, - философствуя, ищут знание ради самого знания, а не ради какой-то практической пользы." И, действительно, философия возникает лишь после того, как люди разрешают фундаментальные проблемы своего существования и освобождают себя таким образом от материальной нужды. "Очевидно, - по мнению Аристотеля, - что мы занимаемся философией не ради прибыли, вне ее находящейся, напротив, очевидно, что, как человека можно назвать свободным лишь тогда, когда он цель самого себя, точно так же лишь та из наук может быть названа свободной, которая имеет цель в самой себе". Цель в себе в том смысле, что ее интересует истина искомая, созерцаемая, самодовлеющая, т.е. как таковая. Это надо понимать так: "Все другие науки более необходимы, но лучше нет ни одной." (Аристотель). Вся греческая мысль подтвердила это.

Уточним, что созерцание, специфическое для греческой философии, не есть чистый вакуум. Оно - вне утилитарных целей, но обладает моральным и политическим содержанием. Очевидно, что при созерцании целого неизбежно меняются все повседневные перспективы, понимание смысла жизни, выстраивается новая иерархия ценностей. Истина созерцания несет огромную моральную энергию, и, как увидим, именно благодаря этой энергии, Платон строит свое идеальное государство.

Очевидна абсолютная оригинальность этого греческого творения. И восточные народы обладали такой формой мудрости, которая обнимала целое всех вещей и была свободна от прагматических целей, однако, бытовала она в смешении с фантастическими представлениями, которые влекли ее в сферу искусства, поэзии или религии. Ощутить в опыте целое как целое, используя только разум (логос) и рациональный метод, стало великим открытием греческой философии. Оно структурно определило развитие западной культуры.

Философия как потребность человеческого духа

Но отчего, спрашивается, приходит потребность в философствовании? Древние греки отвечали, что она укоренена в самой природе человека: "Все люди, - писал Аристотель, - по природе стремятся знать... Укрепляться в мудрости и познавать самих себя свойственно людям. Невозможно жить без этого". И люди стремятся к знанию, переполненные изумлением и восторгом. "Начало философствования в удивлении", - писали Платон и Аристотель, - от решения простых проблем мало-помалу люди переходили ко все более сложным, от феноменов, связанных с луной, к феноменам солнца и звезд, а затем к первопричине всего универсума.

Именно это удивление, ставящее человека перед целым, рождающее вопрос о его основании и месте в нем самого человека, и есть корень философии. А коль скоро неизживаемо это удивление перед лицом бытия, неистребима и потребность прояснять это удивление мыслью.

Для чего все существующее? Откуда оно произошло? Какова причина бытия? Почему есть бытие, а не ничто? Почему есть человек? Почему я существую?

Как следует из сказанного, речь идет о проблемах, которые не могут не ставиться человеком, и следовательно, в той мере, в какой они отвергнуты, унижен тот, кто их отвергает. Ясно также, что эти проблемы сохраняют свой точный смысл и после триумфа конкретных современных наук, ибо ни одна из этих проблем не получила своего "научного" разрешения. Мы имеем ответы на вопросы о частностях, но не о смысле целого.

Значит, вместе с Аристотелем мы можем повторить, что и сегодня, как встарь, как впредь, вопрос о целом сохраняет смысл, покуда человек имеет способность удивляться перед лицом бытия вещей и собственного бытия.

Фундаментальные проблемы античной философии

Изначально тотальность реального виделась как "физис" (природа) и как космос, почему философская проблема и выступала как космологическая. Первые философы-натуралисты, ставили вопрос так: как возник космос? Каковы фазы его развития? Каковы изначально действующие в нем силы?

Но у софистов - другая картина. Космология оставлена на второй план, внимание концентрируется на человеке и его специфических способностях. Так возникает моральная проблематика.

Вместе с грандиозными систематическими конструкциями VI века до новой эры философская проблематика обогатилась вопросами, которые на протяжении всей истории будут парадигматическими.

ПЕРВЫЕ ИОНИЙЦЫ И ПРОБЛЕМА НАЧАЛА ВСЕХ ВЕЩЕЙ

Фалес Милетский из Ионии, с которого начинается греческая философия, жил примерно в последние десятилетия VII и первую половину VI в. до н.э. В его лице мы имеем не только философа, но и ученого, и благоразумного политика. Неясно, писал ли он книги. Известны лишь его мысли в передаче через устную традицию.

Будучи инициатором философии "физиса", он полагал первопричиной всего воду. Осмысление этого тезиса делает возможным понимание революции, взявшей начало от Фалеса и приведшей к созданию философии.

"Первопричина" (arche) не есть термин Фалеса (возможно, он был введен в оборот его учеником Анаксимандром, хотя некоторые полагают его еще более поздним), тем не менее, именно этот термин отсылает к понятию quid, того из чего происходят все вещи. Эта праоснова, как видно из аристотелевской экспозиции взглядов Фалеса и первых физиков, есть и то, из чего проистекает все сущее, и то, во что все разрешается. Она - некая существенность, остающаяся постоянной при всех превращениях.

Но не стоит думать, что вода Фалеса есть то, что мы пьем, что она из ряда физико-химических элементов. Фалес мыслил воду как "физис" - жидкий, текучий, а то, что мы пьем, - лишь одно из его состояний. Фалес - "натуралист" в античном смысле слова, но совсем не "материалист" в современном понимании. Его вода соотносилась с божественным началом. "Бог, - говорил он, - есть нечто самое древнее, ибо никем не рожден", поэтому он - основа всего. Фалесом вводится новая концепция божественного, в которой доминирует разум, из него можно вывести всех богов фантастико-поэтического пантеона.

Когда Фалес утверждал, что "все полно богов", он хотел лишь сказать, что все пропитано первоначалом. А поскольку жизнь первична, то все живо и все имеет душу (панпсихизм). Магнит был для Фалеса примером универсального анимизма вещей.

Анаксимандр из Милета

Вероятно, Анаксимандр был учеником Фалеса. Родился он в конце VII в., а умер в начале второй половины VI в. до н.э. Анаксимандром углубляется проблематика первоначала. Он видит в воде уже нечто производное и полагает началом (архэ) бесконечное, - "физис" бесконечный и неопределенный, из которого проистекают все вещи.

Термин, употребляемый Анаксимандром, - апейрон, - означает нечто, лишенное границ как внешних (в пространственном смысле, и следовательно, количественно бесконечное), так и внутренних (значит, качественно недетерминированное). Как количественно и качественно неограниченное апейрон дает начало другим вещам, ограничивая их различным образом. Апейрон обнимает и окружает, управляет и поддерживает все в качестве детерминирующего; все вещи производятся им, сосуществуют с ним и в нем.

Это бесконечное начало выступает как божественное, ибо оно бессмертно и неразрушимо. Но Анаксимандр приписывает свой первопринцип богам не совсем в духе Гомера и античной традиции, как бессмертное начало, управляющее и поддерживающее все; он уточняет, что оно не только не имеет границ, конца, но также и начала. Античные боги не умирали, но рождались. Божество Анаксимандра не умирает, и не рождается. Таким образом у него, как и у Фалеса, мы видим смещение основы, на которой возводилась теогония, т.е. генеалогия Богов, в ином значении, нежели в традиционной греческой мифологии.

Анаксимен из Милета

В том же Милете в VI в. до н.э. жил Анаксимен, ученик Анаксимандра. Анаксимен полагал, что первоначало бесконечно, но это бесконечное - воздух, воздушная безграничная субстанция. "Совсем как наша душа, - говорил он, - воздух поддерживает все и управляет всем; дыхание и воздух обнимают весь космос". И еще: "Воздух - то, что ближе к бестелесному (в смысле, что не имеет формы и границ, тела, и потому невидимо), и мы рождаемся, благодаря его влиянию, значит, он бесконечен и щедр, чтобы никогда не убывать". По этой причине Анаксимен полагает воздух божественным, как и двое других милетцев, его предшественников.

Остается прояснить, почему же Анаксимен выбрал в качестве начала воздух. Следуя необходимости ввести некий "физис", из которого были бы выводимы все вещи наиболее логичным и рациональным способом, он нашел в воздушном элементе, благодаря его наиболее подвижной природе и постоянным изменениям, основу для вариаций и трансформаций. Конденсируясь, воздух охлаждается и превращается в воду, затем в землю; ослабляясь и расширяясь, он нагревается и становится огнем. "Анаксимен говорил, - свидетельствует предание, - что холодное - это материя, которая сопротивляется и, конденсируясь, уплотняется, в то время как горячее - это материя расслабленная и расширенная." "Значит, - не без основания говорил Анаксимен, - что рот человека испускает и горячее и холодное; дыхание охлаждается, если проходит через сжатые губы, напротив, через открытый рот становится горячим, ослабляясь".

Количественные изменения начальной реальности порождают, таким образом, все остальное. В определенном смысле именно Анаксимен дает наиболее строгое и логичное выражение милетской мысли, поскольку с процессами "уплотнения" и "разрежения" вводится принцип динамической причины, о которой не было речи у Фалеса, Анаксимандр же разрабатывал ее, опираясь на орфические понятия. Анаксимен приводит причину в совершенную гармонию с началом, "физисом". Понятно, что выражение Анаксимена стало парадигматическим, стало моделью ионийской мысли. И когда в V в. до н.э. начнется оживление этой мысли именно "физис" как воздух-начало Анаксимена будет принят с воодушевлением.

Гераклит из Эфеса

Между VI и V веками до н.э. в Эфесе жил Гераклит. Нрава он был строптивого, замкнутого и раздражительного. В общественной жизни принимать участия не желал: "Просьбе сограждан дать городу законы он отказал, - гласит один античный источник, - т.к. город, по его мнению, уже впал в произвол дурного устройства". Он написал книгу "О природе", откуда до нас дошло множество фрагментов в виде серии афоризмов в туманном стиле, напоминающих сентенции оракулов, которые обычно общались только с теми, с кем желали, и держались подальше от толпы. Это он делал с целью избежать презрения и насмешек тех, кто, считая вещи внешне простыми, полагали, что понимают их, в действительности, ничего не понимая. За то он и был прозван Гераклитом Темным.

Милетцы обратили внимание на универсальный динамизм вещей, на то, что вещи возникают, растут и гибнут, и все миры подчинены этому процессу. Они считали этот динамизм существенной характеристикой первоначала, которое порождает, поддерживает и впитывает все вещи. Но лишь Гераклит глубоко раскрыл эту тему. "Все движется", "все течет", "panta rhei", ничто не остается недвижным и постоянным, все изменяется и превращается без исключения. В двух его известных фрагментах читаем: "Нельзя войти в одну и ту же реку дважды и нельзя тронуть дважды нечто смертное в том же состоянии, но, по причине неудержимости и быстроты изменения, все рассеивается и собирается, приходит и уходит"; "Мы входим и не входим в одну и ту же реку, мы те же самые и не те же самые".

Смысл этих фрагментов ясен: река видимым образом та же, между тем в реальности она состоит из воды всякий раз новой, которая прибывает и исчезает. Поэтому, входя в реку второй раз, мы омываемся уже другой водой. Но и мы сами меняемся: в момент полного погружения в реку мы уже другие, не те, что были. Потому Гераклит и говорит, что мы входим и не входим в ту же реку. Точно так же мы есть и не есть, т.к., чтобы быть тем, что мы есть в определенный момент, мы должны не быть тем, чем были в предшествующий момент. Чтобы продолжать быть, мы должны непрерывно не-быть больше тем, чем мы были только что, в любой из моментов. И это, по Гераклиту, имеет силу для всякой реальности без исключения.

Этот аспект учения Гераклита, без сомнения, наиболее известный, привел некоторых из его учеников к крайним выводам, как например, Кратила, упрекавшего Гераклита за недостаточную последовательность. Действительно, мы не только не можем дважды искупаться в одной реке, но не можем и единожды, из-за быстроты течения (в момент вхождения и погружения в реку прибывает уже другая вода, и сами мы - другие еще до полного погружения).

Однако для Гераклита не это утверждение было основным. Оно было пунктом, оттолкнувшись от которого, он шел к более глубоким и смелым выводам; к становлению как непрерывному переходу от одной противоположности к другой: холодные вещи раскаляются, горячие охлаждаются, влажные высыхают, сухие увлажняются, юнец дряхлеет, живой умирает, от смертного родится иная младость и так далее. Между противными сторонами вечно идет война. Но коль скоро реальность любой вещи в становлении, война обнаруживает себя как сущность: "Война есть мать всего и повелительница всего". Но речь идет о такой войне, которая в какой-то момент есть мир, т.е. контраст, который вместе с тем и гармония. Вечное течение вещей и универсальное становление раскрываются как гармония контрастностей, как вечное умиротворение воюющих сторон, примирение спорщиков и наоборот. "Они (невежественные) не понимают, что то, что отлично, согласно с самим собой; гармония разностей подобна гармонии лиры и смычка". Только в чередовании противоположности дают друг другу специфический смысл: "Болезнь делает сладостным здоровье, голод сообщает приятность сытости, а тяжкий труд дает вкусить отдых"; "невозможно было бы понять имени справедливости, когда бы не было обиды".

Противоположности соединяются в гармонии: "Дорога вверх и дорога вниз есть та же самая дорога"; "Общее - конец и начало круга"; "Одно и то же - живое и мертвое"; бодрствующий и спящий, молодой и старый, поскольку одни вещи, меняясь, становились другими, а те, другие, меняясь в свою очередь, становятся первыми". Итак "все есть одно", а "из одного проистекает все".

Эта гармония "единства противоположностей" и есть Бог и божественное: "Бог есть день-ночь, зима-лето, война и мир, сытость и голод".

Гегель ценил Гераклита именно за эти суждения, собрав их в своей "Логике". Однако гармония Гераклита далека от гегелевской диалектики, она укоренена в философии "физиса" как тождество и отличие, внутри первоначальной субстанции во всех ее проявлениях (J. Burnet). Действительно, и фрагменты, и косвенные свидетельства ясно говорят, что Гераклит полагает огонь фундаментальным началом, а все остальное рассматривает как трансформации огня. "Все вещи суть размен огня, и один огонь меняет все вещи, как товары суть размен золота, и на золото меняются все вещи"; "Этот порядок, один и тот же для всех вещей, не сотворен никем из Богов, и никем из людей, но всегда был, есть и будет вечным живым огнем, мерами возгорающимся и мерами затухающим". Очевидна побудительная причина, по которой Гераклит вложил в огонь природу всего: огонь наиболее явным образом воплощает характеристики вечного изменения, контраста и гармонии. Он живет смертью горючего, продолжается в трансформациях золы, дыма, пара; он есть, как говорил Гераклит о своем Боге, вечные нужда и сытость.

Этот огонь подобен "молнии, всем управляющей", а то, что всем руководит, есть понимание, разум, логос, разумные законы. Так начало Гераклита выступает связанным с идеей согласующего ума, которая у милетцев лишь подразумевалась. Один из фрагментов подчеркивает новую позицию Гераклита: "Один единственный мудрец не желает и желает быть названным Зевсом". Не желает зваться Зевсом, если за ним стоит Бог из человеческих форм, знакомых грекам; желает зваться Зевсом, если этот Бог - существо высшее.

Гераклит выявил многогранность истины и познания. Необходимо быть начеку по отношению к чувствам, поскольку последние удовлетворяются внешностью вещей. Так же точно следует остерегаться мнений людей, основанных на внешности. Истина достигается умом по ту сторону чувств. В этом смысле Гераклит считал себя пророком умопостигаемой истины, отсюда его тон оракула как специфический способ выражения.

Обозначим последнюю идею. Душа - огонь, а стало быть, душа наиболее сухая - наиболее мудрая, а безумие - это влажность, сырость. Гераклит оставил нам одну из прекрасных сентенций о душе: "Никогда не отыскать границы души, сколько бы путей ее ни отслеживать, так глубина ее - это ее логос". Даже в горизонте "физиса" эта идея Гераклита о безмерности пространства души прочерчивает яркий луч к последующей мысли о душе вне "физиса", дает нам, хотя и догадку, но гениальную.

ПИФАГОРЕЙЦЫ И ЧИСЛО КАК НАЧАЛО

Пифагор и так называемые пифагорейцы

Пифагор родился на Самосе. Расцвет его жизни приходится на 530-е годы до н.э., а смерть - на начало V в. до н.э. Наиболее яркая и известная характеристика пифагорейской мысли принадлежит Аристотелю: "Пифагорейцы стали первыми математиками... и поскольку числа по своей природе суть первые начала в математике, то в них они видели и начала всех вещей, более чем в огне, воде, земле... более того, видели, что ноты и аккорды заключаются в числах, и многие другие вещи, и вся реальность кажется образом чисел, отсюда полагали они, что элементы чисел должны быть элементами вещей, а весь универсум был бы гармонией и числом".

Поначалу такой зачин может удивить. Но на самом деле, открытие того, что в основе всего лежит математическая регулярность, т.е. числовая, повлекло за собой такое необычное изменение перспективы познания, которое ознаменовало собой фундаментальный этап в духовном развитии западной культуры. Было открыто также, что звуки и музыка, которой они много занимались как средством очищения, катарсиса, переводимы в числовые соотношения: разность звуков, вызываемых ударами молоточков, зависит от разности их веса (определяемого в числах), разница звучания разных струн музыкального инструмента зависит от разницы длин этих струн. Пифагорейцы открыли также гармонические соотношения октавы, квинты и кварты - и числовые законы, ими управляющие (1:2, 2:3, 3:4).

Не менее важным было открытие числовых пропорций в универсальных феноменах: год, сезон, месяцы, дни и так далее. Инкубационные периоды зародышей животных, циклы биологического развития, оказывалось, также регулируются числовыми законами.

Понятно, что, подстегиваемые эйфорией своих открытий, пифагорейцы искали и несуществующие связи между феноменами разного типа. Так, некоторые из них соединяли юстицию, как некий сорт взаимообмена или равноправия, с числом 4 или 9 (т.е. 2x2 или 3x3, квадрат четного и нечетного), науку и разум как постоянные величины - с числом 1, подвижное мнение - с числом 2 и т.п.

Итак, число - начало всех вещей. Понять это мы можем, если попытаемся восстановить архаичный смысл понятия "число". Для нас это абстракция, значит, создание разума; не то для античного (вплоть до Аристотеля) способа мышления, - число - это нечто реальное, более того, оно реальнее, нежели вещи, и лишь в этом смысле понимаемо как начало, образующее вещи. Следовательно, число не есть аспект, который мы умственно извлекаем из вещей, но реальность, "физис" вещей.

Элементы, из которых происходят числа

Вещи проистекают из чисел, но числа не абсолютно первичны, а происходят из предшествующих элементов. В самом деле, числа образуют некое множество (неопределенное), которое потом себя определяет и ограничивает (2,3,4,5,6... до бесконечности). Два элемента, выходит, составляют число: один неопределенный и бесконечный и один определенный и ограничивающий. Число рождается "из гармонии конечных и бесконечных элементов", порождая все остальное.

Но, поскольку числа происходят из разных элементов, они обнаруживают преобладание одного из них: в четных числах доминирует неопределенное (и потому для пифагорейцев они менее совершенны), в то время как нечетные связаны с ограничивающим (потому они более совершенны). Если мы изобразим число фигурой из геометрических точек (древние использовали камешки для обозначения числа, откуда термин "калькуляция"), то заметим, что четное число оставляет пустоту для стрелы, проходящей между точками и не встречающей границы, а значит, показывает свою дефектность, число же нечетное, наоборот, сохраняет свою целостность, определяя и ограничивая себя.

Кроме прочего, пифагорейцы полагали нечетные числа "мужскими", а четные - "женскими".

Число "единица" для пифагорейцев не было ни четным, ни нечетным, своего рода "равное равному", паритет, ибо из него проистекают все числа, четные и нечетные. Ноль для пифагорейцев и античной математики неизвестен.

Совершенное число обозначалось как 10 в виде совершенного треугольника, образованного из четырех первых чисел, имевшего по четыре в каждой из сторон (тетрактис):

Фигура демонстрирует, что 10 = 1 + 2 + 3 + 4. Более того, в "декаде" содержатся, равным образом, как четные (2,4,6,8), так и четыре нечетных числа (3,5,7,9). Должны быть равными первые несложные числа (2,3,5,7) и числа вторые сложные (4,6,8,9). В ней равны также множества и подмножества: три подмножества до 5 (2,3,5) и три их множества (6,8,9).

"В десяти заключены все числовые соотношения, равенства, неравенства, все виды числа, линейные, квадратные, кубические. Единица равна точке, два - линии, три - треугольнику, четыре - пирамиде; все эти числа - начала и первые элементы всего реального в его однородности". Читателю надлежит помнить, что эти расчеты предположительны, в других интерпретациях не исключены другие серии соотношений. По вышеуказанной причине, единица не типична.

Так возникла теоретизация десятичной системы, понятие "десять" было кодифицировано как совершенство на целые столетия: "Число десять совершенно, оно справедливо для всех, как для греков, так и других людей, которые, даже не желая, вместили в него наш счет".

Божественное и душа

Мы уже видели, что ионийцы отождествляли божественное с началом. Пифагорейцы также связывали божество с числом. Но не с единицей, как это делали неопифагорейцы позже, а с числом "семь", которое - "покровитель и господин всего остального, это бог, вечное, твердое, неподвижное, равное себе самому и отличное от всех других чисел". Семерка не порождена (как продукт двух факторов, как в случае с единицей), она не порождает (подобно декаде); а то, что ничем не порождено и ничто не порождает, неподвижно. Кроме того, семь - это еще "кайрос", "kairos", что означало "момент истины", применительно к частоте семеричных ритмов биологических циклов.

Однако такого рода идентификации представляются искусственными. Неясно также, каким в точности видели пифагорейцы отношение между душой-демоном и числом. Как единичные, разные души не могли иметь одно и то же число. Некоторые пифагорейцы понимая душу как "гармонию телесных элементов", вступали в противоречие с пониманием души как чувствующей, не умея избежать серии осложнений.

ЭЛЕЙСКАЯ ШКОЛА

Парменид и его поэма о бытии

Парменид родился в Элее (сейчас Велиа), во второй половине VI в. и умер в середине V в. до н.э. В Элее он основал свою школу, которой было суждено оказать значительное влияние на греческую мысль.

Парменид вкладывает свое учение в уста некой богини, которая его радушно принимает. Он изображает себя, влекомым ею в карете, запряженной рысаками, переступает порог суровой богини Справедливости, и в компании дочерей Солнца, Ночи и Дня, достигает заветной цели. Богиня, символизирующая Истину, торжественно провозглашает: "Необходимо, чтобы ты Единое изучил". К нему богиня указывает три пути: 1) путь абсолютной истины; 2) путь изменчивых мнений, ошибок и фальши; наконец, 3) путь мнений, достойных похвалы.

1) Наиважнейший принцип Парменида есть принцип истины ("незыблемое сердце истины, правильно округлой"): бытие есть и не может не быть; небытия нет и не может нигде и никак быть.

Бытие и небытие в контексте размышлений Парменида несут в себе интегральный и однозначный смысл; бытие есть чистая позитивность, небытие - чистая негативность, первое есть абсолютная противоположность второго.

Как Парменид обосновывает свой великий принцип? Аргументация очень проста: все, о чем говорится и думается, есть. Невозможно думать (значит, и говорить), иначе, как думая (значит, говоря) о чем-то, что есть. Думать ничто равнозначно не думать, а говорить о ничто, значит ни о чем не говорить. Именно поэтому ничто немыслимо и невыразимо. Стало быть, "думать" и "быть" соединяются, совпадая: "одно и то же думать и быть".

Бытие есть то, что не порождено и не уничтожимо. Ибо, если бы оно происходило, то из небытия, что абсурдно, ибо установлено, что небытия нет. В случае происхождения из бытия, это не менее абсурдно, ибо мы должны были бы признать, что оно уже есть. По тем же причинам нет небытия, поскольку двигаться к бытию значило бы, что бытие уже есть, и стало быть, останется.

Бытие не имеет прошедшего, ибо прошлое - то, чего уже нет, не имеет и будущего, ибо его еще нет, оно есть вечное настоящее без начала и без конца.

Бытие неизменно и неподвижно, ибо подвижность и изменчивость предполагают небытие, по отношению к которому бытие двигается или во что бытие трансформируется. Парменидово бытие во всем равно; немыслимо "более бытия" или "менее бытия", ибо это сразу означает вторжение небытия.

Парменид также не раз обозначает бытие как ограниченное в значении "законченного" и "совершенного". Абсолютное равенство и завершенность воплощались в идее сферы, которую уже пифагорейцы понимали как совершенную фигуру, как цельность.

Единственная истина, следовательно, состоит в том, что существует бытие ничем и никем непорожденное, неуничтожимое, неизменное, неподвижное, равное себе, сферообразное и единое. Все прочее суть пустые имена.

2) Путь правды есть путь разума (тропа дня), путь ошибок есть неизбежно данные чувств (тропа ночи). В самом деле, от чувств мы знаем о существовании рождения и смерти, становления и движения, именно их богиня советует Пармениду остерегаться.

3) Богиня также говорит о третьем пути, пути "приемлемых видимостей". Парменид, стало быть, склонен признать приличествующим некий тип рассуждения, который считается с феноменами и видимостями, не вступающими в противоречие с основным принципом. Речь идет о второй части поэмы (в основном, к сожалению, утраченной), где богиня рассуждает о "порядке являющегося мира".

Зенон и рождение диалектики

Теория Парменида не могла не вызвать ошеломляющего эффекта и возбудила живую полемику. И, поскольку, отталкиваясь от принципа, развернутого выше, теория обретала неопровержимый характер и необходимые последствия, оппоненты пытались сокрушить ее другим путем, - идя от реальности, показывая, что движение и множественность в их очевидности неопровержимы.

На эти попытки дал ответ Зенон. Он родился в Элее между концом VI и началом V в. до н.э. Это была индивидуальность как в теории, так и в жизни. Он был заключен в тюрьму за участие в борьбе против тирана и подвергнут пытке с целью заставить его выдать заговорщиков. Но он откусил себе язык зубами и выплюнул его в лицо тирану. Другая версия утверждает, напротив, что он разоблачил наиболее верных людей тирана и, таким образом, убрал их руками самого тирана, изолировав и обезоружив последнего. Этот рассказ замечательно отражает диалектические приемы Зенона, в духе которых он и построил свою философию. Из его книги дошли лишь фрагменты и некоторые свидетельства.

Итак, Зенон столкнулся с попыткой противников Парменида высмеять его теорию. Способ рассуждений Зенона имел целью показать, что следствия из аргументов противников Парменида противоречивы и смехотворны еще более, чем исходные тезисы. Зенон формулирует, таким образом, опровержение опровержения, т.е. принцип приведения к абсурду. Показывая абсурдность, к которой влекут подобные тезисы, он защищал позиции элеатов. Он впервые вводит и использует диалектический метод, изумляя современников. Его наиболее известные аргументы против движения и множественности таковы.

Предполагается, что некое тело, отправившись из исходного пункта, может достигнуть установленной границы. Однако, это неверно и невозможно. В самом деле, это тело прежде, чем достигнет цели, должно преодолеть половину пути, а еще прежде того - половину той половины, а значит, половину половины половины, и так до бесконечности, где не будет нуля.

Это первый аргумент т.н. "дихотомии". Не менее известна другая - "Ахилл", где показано, что быстроногий Ахилл никогда не догонит черепаху, самую медлительную. Ибо, если предположить обратное, то мы не выберемся из тех же трудностей, что и в предшествующем случае, но в модусе динамики, а не статики. Третий аргумент, т.н. "Стрела", показывает, что стрела, выпущенная из лука, вопреки мнению, что она движется, в действительности, покоится. Ведь в каждый из моментов, на которые делится время ее полета, она занимает равное ей пространство, но и покоящееся тело занимает равное ему пространство; значит, если стрела покоится в каждый из моментов, то и в сумме всех моментов она должна быть таковой.

Четвертый аргумент был призван показать, что скорость, понимаемая как принадлежность движения, не есть нечто объективное, но, скорее, относительное, а значит,