О возможности и необходимости философского мышления

После крушения советской идеологии уже не первый год стоит задача добиться того, чтобы курс философии в вузе мог соответствовать своему очень важному призванию, обеспечивая формирование в человеке основ гуманитарной культуры, которая есть стержень любого образования. Для обретения же возможности философского мышления нам необходимо обратить себя к первичному онтологическому истоку философии – к нему самому, как таковому Таковым событием, которое еще не область мысли, а то, что образует саму ее возможность, является событие самообнаружения человека в бытии, событие встречи и взаимной открытости мира и человека как условие возможности для человека «понимать в бытии», уметь себя в бытии вести, собою в мире быть, и как условие возможности для бытия обрести себе в человеке понимание и слово. Это событие в своей неразложимой простоте и непостижимой близости открывает себя человеку в сердечной интуиции веры. Первичная захваченность бытием, полагающая начало мысли, должна быть удерживаема в философском мышлении как единственный гарант его действительности, она есть тот исток, к которому философия неизменно всегда должна возвращаться для того, чтобы оставаться собой.

Философия, если она намерена быть именно философией, если она хранит верность тому Делу, на которое она призвана, тому Слову, которым она призывается, той Премудрости, любовь к которой составляет суть ее призвания, она должна быть движима жаждой света Истины, в котором только и возможно для меня настоящее обретение своего «Я», в котором только и может мир обрести, наконец, свою мирность. Настоящая философия не может родиться ни из эксплуатационного завоевывания мира, ни из блудливого «правдо–» и «богоискательства», которое суетливо (или, напротив, с важностью) «ищет» что-то именно потому, что боится найти то, что ищет, до смерти страшась себе признаться, что ни правду, ни Бога вовсе не требуется искать, как блох, что они явно обретаются как-то не так.

Философия – дитя рефлексии человеком себя, как возможного «просвета в бытии», того места – «тут» -через которое просвечивает Истина бытия, просвечивает в том случае, если мы обращаем к ней свои «умные очи сердца» и светопроводный дух. Притом, чтобы обратить себя к высшему, необходимо отвратить себя от низшею. Для того, чтобы дать через себя прорваться на вещи свету Истины, необходимо оторваться от вещей, высвободиться из зацикленности привычных алгоритмов, которыми мы отгородили себя от опасной открытости своего бытия миру, от непредсказуемой необычайности Истины своего «Я» и Истины мира. Только огораживанием привычного круга вещей от рискованной необеспеченности мысли держится обыденность. «Некоторая тупость ума есть, кажется, почти необходимое качество, если не всякого деятеля, то, по крайней мере, всякого серьезного наживателя денег», – писал Федор Михайлович Достоевский с присущей ему проницательностью. И только взламыванием этих загородок, выходом на волю, в непривычную открытость простора начинается философия.

Философия призвана быть глубочайшим постижением сути этого мира и этого человека. Она призвана быть, не какого-нибудь «возможного мира» «возможной интерпретацией», а этого-вот уникального мира постижением в его цельной сути. Не рациональной калькуляцией какого-нибудь абстрактного, то есть одномерного, человека она призвана быть, а рефлексией этого-вот уникального события человеческого самообнаружения в бытии, рефлексией открывающей таинственный лик существенной цельной человечности в этом событии. Но, чтобы это свое призвание исполнить, философия первым делом «уходит» от вещей, от мира, от индивидуальности собственного «Я» философа, уходит из огороженного огорода обыденности на вольный простор. Только очень плоский взгляд, воспитанный суетой, может видеть в этом «строительство воздушных замков» и относить к этому бэконовскую критику «идолов театра». Именно таким выходом из-за навороченных баррикад открывается возможность ошеломляющей близости к сути вещей и к постижению себя.

Только в ответ на бескорыстное движение любви, в ответ на сердечность самоотдачи может открыться некий – единственно верный – подход к предмету и – в просвете этого подхода – сам предмет в своей единственно возможной Истине. Ни новоевропейское унифицирование и клонирование вещей, ни постмодернистское их коллекционирование не могут открыть тайны и смысла в их бытии, – тех тайны и смысла, которые составляют истину этого бытия и которые являют себя лишь тому, кто, жертвуя собственной драгоценной самостью, любовно позволяет ими явиться в расчищенной пустоте своего ( уже не своего, а отданного) «Я». В движении любовной самоотдачи открывается дыхание каждой вещи, собственное ее уникальное дыхание. Нельзя сказать, что это ее дыхание захватывает и ведет нас, нельзя сказать, чтобы мы навязывали вещи свой ритм, но вдруг обнаруживается, что мы с нею живем и дышим «едиными устами и единым сердцем», что «мы внезапно попадаем в такт такого же неровного дыханья». В этом единстве вместе с неповторимой истиной вещи, именно через эту истину, открывается и мировой смысл. Уникальная истина вещи-монады открывает себя как причастность этому мировому смыслу, но не теряется в нем. Будучи такой причастностью, она есть в то же время и наша ему причастность. Затем и надо отбросить от себя иллюзию своей самодостаточности, потерять себя в жертвенной самоотдаче, чтобы обрести себя настоящего там, где тебя, казалось, никогда не могло быть. Чтобы в любви к мудрости обрести истину.