Метафизика и диалектика страха Божьего

Атеистическая пропаганда в советское время жила тем, что, во-первых, не давала человеку возможности узнать правду о религиозной вере, а во-вторых, тем, что, пользуясь этим оберегаемым невежеством, возводила на религиозную веру самую бессовестную клевету. В этих завалах лжи продолжает еще и до сих пор пребывать большое число наших соотечественников. Безграмотная, а потому дико самонадеянная «критика» религии воспроизводится уже и новым поколением, которое родилось после официального конца коммунистической системы. Как пелось в старой советской частушке: «Дедушка умер, а дело живет. Лучше бы было – наоборот!»

Понятие «страха Божьего» относится как раз к наиболее оболганным проявлениям религиозного мировоззрения. Атеистическая пропаганда упорно стремилась представить религию как униженность, рабскую покорность, забитость, запуганность, выводя все эти проявления из невежества народных масс и их социального подавления. Коммунисты с гордостью приводили несколько примеров (несколько десятков, может быть) героической смерти за коммунистические идеалы, замалчивая при этом героизм десятков и сотен тысяч (может быть, и миллионов) людей, замученных только за то, что они не отреклись от веры во Христа. И после семидесяти лет неслыханного в истории России жесточайшего государственного подавления всякого инакомыслия, после семидесяти лет атеистического оболванивания, поддержанного всею мощью репрессивного аппарата, после этих лет первые же веяния идейной свободы показали, что вера в Бога устояла. Если бы вера насаждалась через социальное подавление и запуганность, как это утверждалось казенными идеологами, то вера в коммунизм была бы самой прочной верой на Земле во всей человеческой истории, а вера в Бога не имела бы ни единого шанса из миллиона на то, чтобы выстоять в тех условиях хотя бы двадцать лет. Если бы вера в Бога была от забитости, невежества и запуганности, то не было бы причин у атеистической пропаганды так панически бояться всякого намека на возможность свободного высказывания религиозных взглядов, не было бы нужды расстреливать верующих и упрятывать их в психушки.

Мы полагаем, что большинство казенных проповедников атеизма было убеждено в своем атеизме вполне искренно, но это только усиливало в них жуть и страх перед религией. Они искренно верили в то, что у религии нет иных корней, кроме тех, о которых они говорят. И вот, – мы по этим корням бьем так, что самим уже страшно, а вера все никак не искореняется. Мы эти корни прежней религии совсем уже уничтожили, и мы использовали все известные нам механизмы порождения религиозной веры с тем, чтобы заставить людей верить в наши идеалы, а старая вера во Христа стоит, а вера в коммунизм подозрительно плохо овладевает массами. Все непонятное, иррациональное вызывает в человеке жуть и панику. Жуть и панику стала вызывать религия у тех, кто с ней боролся.

Когда-то, на заре теоретического атеизма, в 18-ом веке этим теоретикам казалось, что борьба с религией ничуть не более сложна, чем поединок с немощной старушкой, у которой вся сила – в закостенелости, а больные ее глаза не выносят яркого света. Достаточно, казалось им, наполнить общество светом разума, и религия испарится как ночной призрак. И вот, – проходили десятилетия, прошло уже два с половиной века, европейская цивилизация давно уже ликвидировала неграмотность народа, вся жизнь цивилизованных обществ насквозь пронизана разумом, научное мировоззрение прививается чуть не с пеленок, однако результаты этих процессов обескураживают. Во-первых, религия не исчезла. Во-вторых, даже некоторые достигнутые атеизмом реальные успехи оказались равносильны полному провалу.

Религия не исчезла, потому что яркий свет разума оказался ей нисколько не вреден. Более того, – когда и все другие, помимо элементарного невежества, предполагаемые корни религии были устранены, она устояла тем или иным образом в большинстве человечества. А кроме этого большинства, для которого религия сохранилась, не будучи все-таки жизненной доминантой, есть и достаточно много вполне современных людей, которые живут в первую очередь религиозной верой.

Впрочем, определенных успехов атеистическая пропаганда в союзе с материалистической идеологией потребления добилась. Массовое сознание современности является уже полностью обезбоженным. Европейская цивилизация, взятая как культурно-исторический тип, стала уже по факту своей жизни атеистической. В основной массе людей религиозная вера сохранилась как атавизм, никак не влияющий на их жизнь, европейцы в массе своей покончили со «страхом Божьим». И что же?

Современный цивилизованный человек не только не избавился от страхов, напротив, – никогда, кажется, ни в одной культуре прошлого не был человек так порабощен стрессами и страхами, никогда не был он так пропитан нервным беспокойством, которое он пытается прикрыть судорожным веселием. Современный человек, кажется, и забыл уже, что возможна спокойная, ясная, тихая и всепобеждающая радость бытия, основанная на уверенном знании смысла жизни и смерти, обеспеченная реальным присутствием вечности в этом земном бытии, согретая той любовью, которая «никогда не перестает» (1 Кор. 13, 8). Современному человеку уже недоступно то состояние, когда «в любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение» (1 Ин. 4, 18). Словно бы о современных европейцах сказано: «Там убоятся они страха, где нет страха» (Пс. 52, 6). Таков тупиковый конец пути атеизма, обозначенного в первых словах этого псалма: «рече безумен в сердце своем несть Бог» (Пс. 52, 2).

Конец атеизма – в страхе перед тем, чего бояться недостойно, а «начало премудрости – страх Господень» (Пс. 110, 10). В чем же смысл этих последних слов, так часто вызывающих кривотолки?

Всякий страх предполагает подчинение. И даже по меркам земной рациональной логики, – чем выше та инстанция, которой ты подчиняешься, тем большую меру свободы ты имеешь. Подчинение высшему освобождает от подчиненности низшему. Человек, ставящий свою жизнь в прямую зависимость от абсолютного первоначала бытия, получает тем самым свободу по отношению ко всему миру. Он не теряет связь с миром и мир продолжает оказывать на него влияние. Однако человек получает точку опоры вне мира, получает возможность, опираясь на свою связь с Богом, «двигать» мир. Эту возможность действовать в мире свободно человек может использовать или не использовать, но она появляется.

Страх, конечно, – не только внешнее подчинение, но и, прежде всего, внутреннее переживание. И вот здесь надо уже сказать о том, что религиозная вера знает два очень разных переживания, называемых часто одним этим словом: «страх». Первый страх – унижающий и греховный, когда человек боится там, «идеже не бе страх». «Что вы так боязливы, маловерные?» – упрекает Иисус учеников среди бури, грозящей потопить их лодку, – «как у вас нет веры?» (Мф. 8, 26; Мк. 4, 40). Перечисление всех случаев, когда в Евангелии звучат слова «не бойтесь», заняло бы слишком много места. Но есть и иной страх, возвышающий душу и святой, страх от осознания и ощущения высоты и величия того, перед чем ты предстал. Даже величественные картины природы, величественные события истории обладают этим возвышающим воздействием. Способность воспринять величие открывает величие воспринимающей души. Человек, способный поставить себя перед Божьим величием, обнаруживает через «страх Божий» беспредельное величие души. Это как раз высший пример того, как человек, по словам Г. Честертона, «кланяясь, становится выше». Страх Божий не просто дает человеку бесстрашие перед всеми превратностями мира, он раскрывает перед человеком величие его бытийного призвания.

Упреки со стороны атеизма в том, что религия, призывая человека к страху Божьему, тем самым его унижает, основаны, во-первых, на украденном у религии понимании человека, на таком его понимании, которое сам атеизм породить не способен, а во-вторых, на непонимании онтологической разницы между Богом и миром. Во-первых, именно религия и только она обосновывает мысль о том, что человек поставлен над всем миром, поставлен «обладать», возделывать и хранить» его (Быт. 1, 28; 2, 15). Именно поэтому всякий страх перед чем бы то ни было в мире есть следствие греха и сам по себе греховен. С атеистической же точки зрения человек должен быть понимаем как элемент природы, целиком и без остатка подчиненный всем ее законам, не имеющий никаких оснований ставить себя выше чего бы то ни было в мире. С этой точки зрения страх есть естественная реакция организма на внешние угрозы, и в страхе нет ничего унижающего, поскольку унижаться некому и не перед чем. Об унижении можно говорить в том случае, когда что-то изначально более высокое оказывается в подчинении у низшего, оказывается униженным под него. А в атеистической картине мира вещи и существа отличаются разве что степенью сложности, но уж никак не высотой бытийного призвания, понятия «высшего» и «низшего» не имеют в этом мировоззрении никакого смысла. Таким образом, говорить об унижении человека и реально противостоять этому унижению может только религия, признающая в человеке богоподобие, признающая за человеком уникальный онтологический статус «священника бытия». Человек унижает себя, когда изменяет этой своей высоте.

А во-вторых, атеистические потуги защитить человека от унижения «страхом Божьим» нелепы, потому что Бог не есть что-то, существующее так же, как существует мир и все в нем. В том смысле, в каком есть мир, – Бога нет. И наоборот, в том смысле, в каком есть Бог, – мира нет. Все те смыслы, которые слово «страх» имеет в применении к вещам мира, никак не могут быть прямо перенесены на взаимоотношения с Божественным сверхбытием. Только некая отдаленная аналогия возможна здесь. Прежде всего, аналогия с боязнью оскорбить любовь своего любимого, с боязнью замарать и омрачить свою любовь к нему.

То, что называется «страхом Божьим», есть, в конечном счете, совершенно особое чувство благоговения, предметом которого может быть только Бог. И это чувство необходимо предполагается в отношении к Богу. Прежде всего, этим чувством опознается Бог, – до тех пор пока этого потрясения человек не пережил, все его мысли, слова и психологические переживания, даже имея вид религиозности, остаются никак не затронутыми Божьим присутствием. Страх Божий указывает человеку на того Единственного, кого бояться стоило бы, если бы земной страх был уместен в отношении к Нему. И вот это потрясение души, страх Божий, открывающий душе Бога, открывает также человеку истинное его достоинство и истинную цену всего в мире. Страх Божий, чем более он совершенен, тем более он очищает душу от всех земных страхов, тем более он наполняет ее силой и светом, свободой и любовью.