Истина и Мудрость как цели познания

О взаимоотношениях философии и науки написано уже достаточно много, однако эта тема сохраняет острую актуальность. Для ее прояснения необходимо обратиться к самым истокам философского мышления и научного познания. Только осознание своеобразия тех духовных предметов, к которым они обращены, способно прояснить своеобразие отношений между ними.

Сколько бы и как бы ни определяли философию, видимо, наиболее адекватным выражением ее сути остается самое древнее, закрепленное в самом ее наименовании: любовь к мудрости. Всякое иное определение, как показывает практика, неизбежно оказывается узким и неточным. Выделяя методологическую функцию или моральную направленность, акцентируя проблему человека или делая базовым понятие «Универсум», такие определения, во-первых, всякий раз оставляют за бортом (в качестве «ненастоящей» философии) некоторые учения традиционно относимые к философским, а во-вторых, даже в том, что определено как «настоящая» философия, ускользает от внимания самое главное, – собственно то, что и делает философию философией. На наш взгляд, таким существенным качеством философии является ее обращенность к Мудрости. О чем бы философия ни рассуждала, какими бы проблемами ни занималась, – то, чего она по-настоящему взыскует, лучше всего выражается понятием «Мудрость». Вот здесь и берет начало глубинное различие науки и философии.

Определения науки также зачастую абсолютизируют некий один тип научного познания (новоевропейский), и отклоняются от того существенного вдохновения, которое конституирует науку, как таковую. Следует, на наш взгляд, признать именно причастие к Истине сутью и смыслом науки, несмотря на разностороннюю критику научного познания, ставшую весьма существенным умонастроением в современной философии, начиная с XIX века. Нельзя, например, не признать определенную правоту Ницше и Бергсона, разъясняющих, что целью разума является вовсе не истина, а приспособление к среде. Однако это не отменяет того факта, что научное познание вдохновляется в конечном итоге именно идеалом Истины, наука жива именно переживанием устремленности и причастности к Истине. Даже если в конкретном научном исследовании речь идет о некоторых «частных» истинах, явно не претендующих на звание Истины с большой буквы, то и в этом случае науку делает наукой стремление ни к чему иному, как только к истине, вдохновение истиной, которая – неважно с какой она буквы – особым образом, на духовном уровне переживается человеком, делаясь предметом служения.

Наука не случайно имеет установку на объективную и безличную значимость своих результатов. Это является закономерным следствием особого вдохновения, лежащего в ее основе, – вдохновения Истиной, которая переживается как раз в качестве всеобщей значимости, удостоверяющей самою собой для всякого человека без различия свою объективную подлинность. В философской деятельности также присутствует восприятие своего предмета как некой философской Истины, которая обладает общезначимостью, объективностью, вечным и неизменным существованием, которая имеет силу самоудостоверения, которая покоряет себе ум и ведет его. Философская мысль не менее чем научный разум вдохновляется жаждой неотступного и радостного следования Истине, свободным отказом от произвола субъективности и вверением себя законам Истины. Но переживание Мудрости как Истины составляет лишь один из моментов философствования. Мудрость, к единению с которой стремится философская мысль, шире «только лишь» Истины.

«Только лишь» научному разуму, как таковому, вполне хватает того, что открываемые им законы есть объективные законы объективного мира, что они значимы для всех, что они существуют и действуют независимо от того, кто их открыл, открыты ли они вообще, хотят люди или не хотят этого их наличия в мире и действия. Жажда Истины находит здесь свое удовлетворение. Сама даже непрерывная смена научных теорий, непрерывное устаревание и обновление знания в науке совершенным образом отвечает самым глубинным запросам духовного стремления к Истине. Переживание приобщения к Истине возможно только в непрерывном движении познающей мысли. Движение мысли к ней есть не путь к удовлетворению духовной жажды, а состояние, в котором это удовлетворение только и может происходить.

Взыскание Мудрости в философском акте имеет определенное родство со стремлением к Истине, но, в отличие от науки, философия всегда требует участия всей полноты духовных способностей человека и сверх того – является самораскрытием самой его личности. Истина тем и значима, тем и ценна, в том и заключается основание удовлетворенности ею, что она ничья, она общезначима, и именно поэтому не принадлежит никому. Мудрость же, несмотря на свою сверхсубъективную значимость, всегда чья-то, в ней сказывается, выговаривается личность творца, и этот ее сверхсубъективный, но глубоко личностный характер составляет существенный момент Мудрости, как таковой. Личностное наполнение философия и искомая ею Мудрость имеют не только на уровне творения философских концепций, но и на уровне их восприятия. В то время как научное знание принудительно, и в подчинении всякого индивидуального сознания этому диктату Истины как раз и заключается духовная ценность науки, философское учение и раскрывающаяся в нем Мудрость имеют характер убедительный, предполагая свободу со стороны принимающего их человека.

Сами вопросы – те, которые рассматривает наука, и те, которыми занимается философия, отличаются друг от друга очень существенно. Это разные типы вопросов. Научный вопрос всегда предполагает возможность окончательного ответа. Даже если пока ответ не известен, сам вопрос поставлен так, спрашивает о таких вещах, что окончательный ответ на него возможен. Философские же вопросы таковы, что сколько на них ни отвечай, они сохраняют свою актуальность. Отвечать на них можно и нужно, но эти ответы не снимают вопроса, вопрос не теряет своей актуальности. Философские вопросы часто называют поэтому «вечными», и философию можно тогда определить как «поиск личных ответов на вечные вопросы».

Иначе говоря, философия занимается мировоззрением, ее вопросы мировоззренческие, в этом причина ее несовпадения с наукой. Философия и наука отличаются друг от друга не только по своему предмету – Мудрость и Истина, но и по объекту своей мысли. Наука познает мир с некоторых отдельных сторон, философия осмысляет мир в целом и место человека в этом мире. Наука может дать знания, но не может дать мировоззрения. А призвание философии именно в выработке и осмыслении мировоззрения состоит. «Научное мировоззрение» – это миф, порожденный контовским позитивизмом, продукт помрачения в сознании принципиальной разницы между практическими вопросами и запросами мировоззренческого плана. «А это смешение… основывается на самой исключительной природе позитивизма, которому недоступно собственное содержание религии и философской метафизики, так что если позитивизм отвергает религию и метафизическую философию, то это единственно вследствие существенного своего непонимания их содержания»[1], – отмечает В.С. Соловьев.

Мудрость без Истины не бывает, а вот «истина» без Мудрости обходиться вполне способна. Она делается при этом «истиной с маленькой буквы», но не утрачивает своей формальной истинности. Именно этим «маленькая истина» оказывается гораздо страшней любого заблуждения. Несостоятельность заблуждений вскрывается легче, а формально истинная «маленькая истина» сплошь и рядом застит собою настоящую большую и глубокую Истину, неотрывную от Мудрости. Современному миру необходима, на наш взгляд, эмансипация философии от господства над ней идеала «научности». Не против науки должно быть направлено это движение, а против рационалистической редукции философии. Редукция духовных сил и познавательных способностей человека к рационально-логическому мышлению заводит европейскую философию в тупик, как это еще в XVIII веке показал Кант. В XX же веке уже всем должно быть очевидно: там, где философская мысль не выходит за рамки, положенные новоевропейским и просвещенческим проектом с его идеалом рациональной научности, она выхолащивается в мертвую схоластику, теряет творческий потенциал, теряет жизненную связь со жгучими вопросами современности, теряет способность ставить не менее жгучие вечные проблемы человеческого бытия, теряет, в конце концов, даже и ясное сознание своего особого предмета. Там же, где философское мышление пытается сохранить живой и творческий характер, оно неизбежно в той или иной форме, порывает с привычными установками и приемами философствования. Только через ясное осознание своего духовного предмета, только в верности ему возможно для философии вновь стать влиятельной духовной практикой и обрести общественный резонанс.

1. Соловьев В.С. Соч. в 2 т., 2-е изд. Т. 2 – М., Мысль, 1990. – С. 137.