Актуальность вечности

Слова, обозначившие собой тему конференции, обращают нас к наиболее, пожалуй, фундаментальным основаниям человеческого бытия в мире. Мы позволим себе начать с наиболее общего и наиболее значимого смысла этих слов. Традиция недаром стоит на первом месте в нашей тематике. В одном этом понятии уже сказано многое, если не главное, о человеке и его жизни в мире. Смысл традиции – не в повторении чего-то, и не в подражании каким-либо образцам, может быть, даже и хорошим, – хотя на первый взгляд происходит именно это. Смысл традиции – не в передаче знаний и опыта, хотя это тоже её важный момент. Латинское слово traditio происходит от глагола trado, – «несу». В этом суть, – традиция осуществляется не тогда, когда я что-то за кем-то повторяю или что-то кому-то передаю, она осуществляется там, где я несу её на себе.

Но, конечно, не всё, что досталось мне в наследство, не всё, что я несу по жизни и передаю следующим поколениям является традицией. Очень многое несется и передается естественным образом и часто бессознательно. Понятие же традиции предполагает не бессознательный автоматизм приобретенных навыков и не рутинное воспроизведение наработанных форм, – хотя с этого традиция, возможно, начинается, – традиция предполагает ценностно ориентированное действие. Именно поэтому традиция не может совершаться самотеком, традиция не есть самопроизвольное течение жизни, она есть несение человеком чего-то очень важного, чего-то такого, что должно наполнять жизнь.

Общества и люди, в которых сильна традиция, производят впечатление органичности и устойчивости, однако это не значит того, что для поддержания традиций не требуются усилия. Скорее наоборот, – именно традиционные общества и те люди, которые живут традицией, живут наиболее напряженно, усиленно живут. Традиционность и создает, и поддерживает, и облегчает для человека напряженность жизни. В основании традиции лежит убеждение в необходимости некоторого заданного уклада жизни, убеждение в том, что определенные отношения поддерживать надо, определенные действия совершать надо, определенный ритм и направление жизни должны выдерживаться, что бы там ни было.

Процитируем в этой связи Сергея Залыгина: «Наступает в природе весна, и умный ты или глупый, добрый или злой, доволен ты жизнью или проклинаешь ее, а только запрягай коней и паши! Настала осень – и снова определена тебе жизнь – что делать, о чем заботиться. Вот это разум так разум, не чета твоему собственному! И так во всем! Дети у тебя народились, а вот уже и внуки – и вот уже снова определено, что и как тебе делать, чтобы все они были живы и здоровы!»[1] Традиционное мировоззрение иногда бывает неспособно ясно обосновать зачем именно так надо поступать, прикладывая большие усилия, подчиняя, в конечном счете, всю жизнь заданному ритму, но оно сильно тем, что не сомневается: «Так надо!»

Еще раз подчеркнем, – традиция ни в коем случае не означает пассивности, жизни «по течению», расслабленного принятия определенного положения вещей. Напротив, – традиция всегда есть усилие, активное утверждение такого порядка жизни, который по убеждению является должным, – традиция есть несение этого порядка на себе по миру и по жизни. Традиционные формы культуры, даже самые свободные и непринужденные – хоровое застольное пение, например, – воспроизводятся вовсе не потому, что людям каждый раз вдруг, спонтанно приходит в голову фантазия попеть, – так, что вроде могли бы и не петь, но вот как-то именно сейчас почему-то захотелось. Поют потому, что для этой песни в жизни есть свое законное время и место, и без этой песни жизнь была бы неправильной да и невозможной: «Какая ж свадьба без баяна?!» Конечно, поют за столом люди не через силу, не против воли, не по моральному императиву Канта, – из одного только чувства долга, – нет, конечно, – в этой песне душа разворачивается в своем свободном дыхании. Но мы говорим о том, что это пение не возникает по прихоти случая, оно – в качестве традиции – принимается людьми на себя и несется ими как неотъемлемый элемент должного порядка жизни.

Традиция есть действие не природной воли человека, а его личностной воли. Различение чрезвычайно важно, хотя иногда его не замечают. Есть два очень разных феномена: бывает, что «мне хочется», а бывает так, что «я соизволяю». Существует большая разница между тем, что «у меня возникло желание» (где-то во мне, независимо от меня), и тем, что «я решил» (я сам принял на себя ответственность за свой поступок). Традиция имеет отношение, прежде всего, ко второму явлению, она есть свободное личностное самоопределение человека в мире. Однако традиция очевидно и по существу противостоит индивидуализму и рационализму. Как раз индивидуализм и рационализм оборачиваются в конечном счете подчинением личности природным по‑желаниям, по‑хотениям человека. Традиция дает человеку власть над своей природой, власть не подавляющую, а устрояющую, налаживающую, собирающую и мобилизующую.

На чем же основана эта власть, способная организовать природу человека, внести в нее чин, строй и лад? Пока всё, что мы сказали оставляет место для подозрений, – не есть ли традиция просто некий узколобый обскурантизм: «ничего, дескать, не знаю и знать не хочу, кроме того, что вот так-то вот жить надо, а почему надо – тоже не знаю, но всё равно, – на том стоим и стоять будем, не нами заведено, не нам и отменять». Не является ли «традиция» просто зашоренностью взгляда и зацикленностью жизни?

В определенном смысле, – да, является, но только этот смысл не так уж и плох, и об этом смысле мы скажем ещё ниже. А вот чему традиция однозначно противостоит, так это массовым формам сознания, массовой культуре. Традиция и психологически, и онтологически есть связь с вечностью. Даже в том случае, когда человек не вполне отдает себе отчет в мотивах своего традиционного поведения, им движет, на наш взгляд, именно жажда вечности. В этом смысле традиционности противостоит не только прогрессизм, но и ретроградность, – как стиль «модерн», так и стиль «ретро» одинаково чужды настоящей традиции. По этому поводу вспоминаются замечательные слова Андрея Вознесенского:

Я не знаю, как остальные,

Но я чувствую жесточайшую

Не по прошлому ностальгию –

Ностальгию по настоящему.

Пересказ мифологических сюжетов и сказок, всё богатство традиционной фольклорной культуры есть обращенность не в прошлое и не в будущее, и не к «мигу» между ними, а к вечному. Каждая конкретная традиция в этом смысле есть икона вечности. Утверждение и воспроизводство человеком традиций символизирует незыблемость вечных ценностей и выражает верность этим ценностям. Жизнь устроена верно тогда, когда она верна традиции.

Если человек понимает мир и свое бытие в нем с таких позиций, то для него естественным образом на первый план выходит не собственная индивидуальность, а тот вечный порядок, к которому он обращен. В моем предстоянии вечности именно она, вечность призвана играть главную роль, – в этом заключена фундаментальная установка традиционного мироотношения. А вот уже как следствие этого приоритета вечности получает наполнение и моя личность, и моя повседневная жизнь. Будучи соотнесена с вечностью, моя жизнь получает смысл, а моя личность обретает силы для самореализации в этой жизни.

Вне какого бы то ни было соотнесения с вечностью человеческое бытие в мире, видимо, вообще немыслимо. Однако кроме описанной традиционалистской установки возможны и иные акценты в этом соотнесении. В новоевропейской культуре по ряду причин получило развитие смещение главного акцента на индивидуальную личность человека. В этой фундаментальной онтологической соотнесенности – «Я перед лицом вечности» – на приоритет начинает претендовать человеческое «Я». Такой метафизический эгоцентризм в форме индивидуализма и рационализма, как было уже сказано, ведет на самом деле к потере личности.

Отказываясь от укоренения себя в вечности, пытаясь быть самому себе и опорой, и хозяином, человек обрекает себя на беспочвенность, – и если бы на ту, о которой мечтал Лев Шестов, писавший: «Безнадежность – торжественнейший и величайший момент в нашей жизни. До сих пор нам помогали, – теперь мы предоставлены только себе. До сих пор мы имели дело с людьми и человеческими законами – теперь с вечностью и отсутствием всяких законов»[2]. В «беспочвенности» такого индивидуализма живет именно «ностальгия по настоящему»: «На этом пути вы разучитесь смотреть вместе со всеми, но научитесь видеть там, где еще никто не видел, и не размышлять, а заклинать, вызывать чуждыми для всех словами невиданную красоту и великие силы»[3].

Обыкновенный же индивидуализм, отказавшийся от укоренения себя в вечном, неизбежно привязывает себя к массовым формам поведения и сознания, – «чтобы как у людей». «Мы наслаждаемся и веселимся как люди веселятся; мы читаем, смотрим и судим о литературе и искусстве, как люди смотрят и судят; но мы и отшатываемся от «толпы», как люди отшатываются; мы находим «возмутительным», что люди находят возмутительным. Люди, которые не суть нечто определенное и которые суть все, хотя не как сумма, предписывают повседневности способ быть»[4]. Это, конечно, не только не имеет никакого отношения к традиции, но напротив есть нечто прямо противоположное ей.

Словом «люди» переведено здесь местоимение Man, служащее в немецком языке подлежащим в неопределенно-личных предложениях и имеющее грамматически форму третьего лица единственного числа. Например, предложение: «В последнее время стали ещё больше слушать эстраду» по-немецки буквально звучит: «В последнее время Man ещё больше стал слушать эстраду». На наш взгляд, вполне адекватно смысл хайдеггеровского термина может быть передан сленговым словечком деятелей шоу-бизнеса «пипл», когда они обозначают успешность восприятия своих произведений выражением «пипл хавает». В этом смысле массовая культура, субъектом которой является безликий пипл, представляет собой не какой-то новый способ существования культуры – плохой или хороший, – она есть существенным образом антикультура.

Настоящая культура необходимо традиционна, поскольку культивировать человеческое, это и означает – обращать человека к вечности. В традиционных обществах ни массовой культуры, ни пипла нет. Там может быть простонародная культура, может быть элитарная культура, может быть субкультура некоторых слоев и сообществ, но всё перечисленное суть формы существования именно культуры.

Альтернативой традиции, актуализирующей вечность, является, таким образом, господство над человеком обезличенных и обесчеловеченных форм существования, – господство пипла.

[1] Залыгин С. Комиссия. – М.: Современник, 1982. – С. 305. Благодарим доцента кафедры философии ТГСХА, к. филос. н. В.П. Большакова, который привлек наше внимание к этим словам.

[2] Шестов Л. Апофеоз беспочвенности: Опыт адогматического мышления. – Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1991 – С. 83.

[3] Там же С. 137.

[4] Хайдеггер М. Бытие и время, пер. с нем. В.В. Бибихина. – Харьков: Фолио, 2003. – С. 151.